— Так я и сказала! — огрызнулась я.
— Ты злишься, — обреченно признал он, — понимаю. Я не уследил за бюстгальтером, а потом еще и не успел поймать вора. Но Рино только что скрутил исполнителя…
— Восемьдесят три кило чрезвычайно ценной органики? — злобно хмыкнула я. Под ногами мерзко зачавкало: я проходила самый опасный участок. Зато, стоит оставить его за спиной, — и за мной не сунется ни один агент. — Брось, мы оба понимаем, что поимка любовника твоей жены ничего не дает лично мне. Он же не такой дурак, чтобы переться на дело с женским лифчиком в кармане. Я все еще в опасности, и мне нельзя показываться ни в городке, ни у родителей, а тебя вообще лучше обходить за три парсека.
«…потому что ты тоже не такой дурак, чтобы переться в рабочий кабинет с женским лифчиком в кармане», — осталось недосказанным.
…хороший герой обязан сделать крюк, даже если от него требуется сидеть на месте.
Его Высочество был невероятно убедителен.
Его благодарность за чудесное утро не имела границ. Смущение за идиотскую ситуацию с украденным лифчиком — имело, и довольно четкие: никакого стыда принц не испытывал вовсе, хоть и пытался заверить меня в обратном. Зато его фантазии хватило на целый десяток доводов в пользу требования вернуться под надзор Рино, причем вариантом повторить безобразие в «Феевом кружеве» или любом другом заведении на мой выбор августейший отпрыск тоже не побрезговал. А уж в попытках склонить к оному даму и вовсе превзошел сам себя.
Я восторженно внимала. Такого количества комплиментов я не получала, пожалуй, с третьего курса института, когда осталась единственной девушкой в группе и других объектов для изъявления любви к женскому полу у дражайших однокурсников почти не осталось. Красноречие Его Высочества удачно отвлекало от чавкающей под ногами болотной грязи и ледяного ветра, хотя большая часть добрых слов досталась не уму и даже не внешности, а моей искренности. То бишь, если перевести с дипломатического на иринейский, дубовой прямолинейности, граничащей с бестактностью.
От мысли о том, почему принцу может так нравиться столь неаристократичное качество, становилось грустно. Но, по счастью, недостаточно, чтобы повернуть назад.
Я вполне допускала, что Его Высочеству очень одиноко. Только вот события последних дней оставили меня в твердой уверенности, что тут он сам виноват, и дальше смутной жалости дело не шло. Посему я юлила, кокетничала, увиливала — и продолжала упрямо топать прочь от города.
Шалаш слегка перекосился, но держался молодцом: недаром ребята потратили столько времени на возню с основанием и грузами, чтобы его не смыло первым же половодьем. Внутри по-прежнему можно было сидеть, не сутулясь и не опасаясь за свою макушку — только теперь, пожалуй, исключительно людям моего роста. Вросший в грязь чемоданчик со спаскомплектом, оставленный «чтобы вернуться», оказался почти нетронутым. Не хватало только пакета с углем — его заменяла стопка чуть отсыревших торфяных брикетов — да половины бутылки жидкости для розжига. Я охотно удовольствовалась остатками, разложив вокруг беспощадно дымящего костерка топливо на просушку, и тут же сменила свои болотные сапоги на пару мужских из спаскомплекта. Уходить в ближайшее время я все равно не собиралась, а обе пары моей обуви безнадежно промокли.
Художественно развесив болотные сапоги голенищами вниз, я пришла к выводу, что, в общем-то, в сушке я нуждаюсь целиком.
Тощее одеяло из спаскомплекта тоже отсырело, но все равно было гораздо суше моей одежды. Только вот развесить ее оказалось некуда: если чемоданчик и сам шалаш весеннее половодье пережили благополучно, то палки-распорки, на которых вешался котелок с похлебкой, то ли уплыли, то ли вросли в землю настолько, что найти их не представлялось возможным. Вокруг, конечно, хватало чахлых кустиков, где можно было наломать веток, но одна только мысль о том, чтобы выйти под дождь, заставила меня содрогнуться и малодушно разложить вещи на пакете из-под торфа. Если бы меня сейчас видел Его Высочество, с красноречием у него наверняка наметились бы проблемы…
Но он не видел, а потому не замолкал. Под мерное мурлыканье его хорошо поставленной речи я деловито раскопала в спаскомплекте здоровенную жестяную кружку и выставила ее из шалаша — набирать чистую воду. По уму, пить лекарства из штатной аптечки не следовало — срок их годности истек аккурат за месяц до моего визита, а специфические условия хранения и вовсе подарили им неповторимую индивидуальность, но особого выбора у меня не было. Простуда в мои ближайшие планы не входила определенно.
— Кейли, ты же не собираешься прятаться всю жизнь? — ¬безнадежно взывал к моему здравому смыслу упрямый Третий.
Я шмыгнула носом и поплотнее закуталась в одеяло.
У меня явно намечались проблемы с тем, чтобы переждать здесь несколько дней, не говоря уж обо всей жизни. А что самое обидное — ведь опять билеты в Канаиль пропадут! А меня родители ждут, соскучились же… но раз уж мне хватило дурости засветиться рядом с третьим принцем Ирейи, вокруг которого вертится невесть какая интрига, то к родителям нельзя ни в коем случае. Не хватало еще привести вывести на них очередные ценные «восемьдесят три кило»…
По той же причине нельзя просить помощи у друзей. Они мне все еще дороги.
Но сколько я тут смогу высидеть?
Даже если опустить вопрос о гигиене и сухой одежде, провизия в спаскомплекте давно испортилась — за исключением разве что двух банок рыбных консервов, которые все равно погоды не делают. Для болотных ягод и манника еще рано, для рогоза — поздно. Разве что осот найти…